Доброта спасет мир!!!

[beck73 8 992]

Письмо остающимся

Шарлотта Китли была колумнисткой The Huffington Post UK с 2013 года, и 16 сентября 2014 скончалась от рака. Она написала «прощальное письмо» — свою последнюю колонку для читателей. Ей было что сказать.

— Обычно я планировала свою жизнь. Мне нравились все эти списки, напоминалки и стикеры. За что бы я ни бралась, начало было удачным, но потом я быстро теряла интерес к делу, уставала, и былая страсть проходила.

Но такую роскошь с раком я не могла себе позволить. Это не то, что вы могли бы бросить, как только надоест. Его нельзя отложить на потом и заняться чем-то более интересным. По крайней мере, мне это не удалось. С того самого дня, как я узнала эту новость, мне пришлось сдавать все анализы, аккуратно посещать врачей и проходить необходимые обследования. Я перепробовала все методы, что мне предлагали: от традиционной терапии до акупунктуры, творога с маслом и свежих соков. Рак стал моей жизнью. Все праздники, прически и даже обучение на пилота вертолета — все теперь зависело от хороших или плохих результатов химиотерапии. Дэнни и Лу, невольные свидетели моего состояния, хотя и были защищены в силу своего возраста, все же тоже целиком зависели от моего режима. Это все, что они знают обо мне, и, я надеюсь, это не помешало им почувствовать мою заботу и чувствовать, что они желанные и самые любимые дети на свете.

Незнание, с помощью которого мы пытались их оградить, теперь приходится нарушать. Для них с моего дня рождения я начала чувствовать себя «нехорошо». Мы «сходили» в больницу, где сделали все анализы. К сожалению, последние результаты просто-напросто не оставляют нам надежды. У нас больше нет тех пары месяцев, на которые мы так надеялись. Мне остались считанные дни, в лучшем случае — пара недель. Никто не думал, что меня отпустят домой на это время, но в последний момент случилось чудо, и мне позволили провести последние дни с моими детьми и любимым мужем.

Пока я это пишу, я сижу на диване, можно сказать, не чувствую боли и доделываю свои нехитрые дела: вроде организации похорон и продажи моей машины. Каждое утро я просыпаюсь с благодарностью, что сегодня могу обнять своих детей и поцеловать их.

И когда вы прочитаете это, меня уже не будет. Рич будет пытаться жить день за днем, зная, что я больше никогда не проснусь рядом с ним. Ему повезло — он сможет видеть меня в своих снах, но жестокое утро покажет, что рядом с ним никого. Он по привычке возьмет из шкафа две чашки, чтобы сварить кофе, но поймет, что на самом деле нужно было взять одну. Люси нужна будет помощь, чтобы дотянуться до коробки с резинками для волос, но никто не сможет заплести ей волосы, как прежде. Дэнни, как обычно, потеряет полицейского из Лего, но никто не будет знать, где его можно поискать. Вы будете ждать новых колонок. Но их больше не будет, это последняя глава.

И вместо меня останется только неровная, ненужная и жестокая брешь: в каждом любящем сердце, в памяти всех друзей и родственников. Простите меня за это. Я бы очень хотела быть с вами, смеяться, есть свою странную еду, к которой мне пришлось привыкнуть в последнее время, смеяться над глупостями, которые говорит Чарли. У меня есть столько всего, что я не готова отпустить, но я понимаю, что выбора у меня нет. Я хотела бы видеть, как дела у моих друзей, хотела бы видеть, как растут мои дети, и хотела бы состариться и ворчать на Рича. Но мне не суждено.

Но все это суждено вам. Поэтому, когда меня не будет, пожалуйста, пожалуйста, — наслаждайтесь жизнью. Берите ее двумя руками, сжимайте ее, трясите и цените каждую секунду. Любите своих детей. Вы буквально понятия не имеете, какое это счастье — подгонять их по утрам, чтобы они скорее чистили зубы.

Обнимите своих любимых и, если они не могут обнять вас в ответ, найдите того, кто сможет. Каждый заслуживает любви и ответного чувства. Не соглашайтесь на меньшее. Найдите работу, которая будет приносить радость, не становитесь ее рабами. «Я бы хотел работать больше», — это не то, что напишут на вашей могиле. Танцуйте, смейтесь и ешьте со своими друзьями. Настоящая, честная и сильная дружба — абсолютное счастье и то, что мы можем выбирать сами. Выбирайте друзей с вниманием и тщательностью, буквально как ищете сокровище. Окружите себя прекрасными вещами. В жизни полно грусти и боли — но найдите свою радугу и не отпускайте ее. Красота — во всем, просто иногда нужно вглядеться чуть внимательнее, чтобы ее заметить.

Это все. Спасибо вам за то, что целых 36 лет вы любили меня и были добры ко мне. От тех девочек, которые, играя, толкнули меня в заросли крапивы, когда мне было шесть лет, до тех осиротевших мужей, которые в последнюю неделю очень помогали мне советами о том, что делали их жены, чтобы подготовить своих детей и всех вокруг. Все вы сделали меня такой, какая я сейчас.

Пожалуйста, не тратьте свою любовь на меня, лучше отдайте ее Ричу, моим детям, семье и близким друзьям. И, когда вы будете закрывать занавески на ночь, посмотрите на небо, найдите одну звезду — это буду я, я смотрю на вас, наслаждаясь пина коладой и вкуснейшим шоколадом.

Добрых снов, прощайте и храни вас Бог.

Целую вас, Чарли.

[Irisa 1 852]

Письмо остающимся

 

Больно до слез читать.Есть мнение,мне кажется правильное,что рак ,съедающий человека изнутри,происходит от скопившейся обиды ,с которой человек не может,а часто и не хочет справиться. Так и хочется прокричать всем: Люди не держите обиды,прощайте,и еще раз прощайте,даже не прощаемое,в крайнем случае рвите на время или навсегда отношения,но прощайте,это тяжело,но хотя бы пытайтесь,потом будет легче..

[Niki 234]

Мне очень нравится Письмо Габриэля Гарсиа Маркес, отрывок  

 

Если бы я знал, что сегодня я в последний раз вижу тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, что бы он сделал меня твоим ангелом-хранителем.

 

Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал бы тебя и позвал бы снова, чтобы дать тебе больше.

 

Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на пленку все, что ты скажешь, чтобы слушать это еще и еще, бесконечно.

 

Если бы я знал, что это последние минуты, когда я вижу тебя, я бы сказал: Я люблю тебя, и не предполагал, глупец, что ты это и так знаешь.

 

Всегда есть завтра, и жизнь предоставляет нам еще одну возможность, что бы все исправить, но если я ошибаюсь и сегодня это все, что нам осталось, я бы хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и что никогда тебя не забуду.

 

Ни юноша, ни старик не может быть уверен, что для него наступит завтра.

 

Сегодня, может быть, последний раз, когда ты видишь тех, кого любишь.

Поэтому не жди чего-то, сделай это сегодня, так как если завтра не придет никогда, ты будешь сожалеть о том дне, когда у тебя не нашлось времени для одной улыбки, одного объятия, одного поцелуя, и когда ты был слишком занят, чтобы выполнить последнее желание.

 

Поддерживай близких тебе людей, шепчи им на ухо, как они тебе нужны, люби их и обращайся с ними бережно, найди время для того, чтобы сказать:»мне жаль», «прости меня», «пожалуйста, и спасибо» и все те слова любви, которые ты знаешь.

 

НИКТО НЕ ЗАПОМНИТ ТЕБЯ ЗА ТВОИ МЫСЛИ.

 

Проси у Господа мудрости и силы, чтобы говорить о том, что чувствуешь.

 

Покажи твоим друзьям, как они важны для тебя. Если ты не скажешь этого сегодня, завтра будет таким же, как вчера. И если ты этого не сделаешь никогда, ничто не будет иметь значения.

[Natalie's 3]

Бу меня мурашки пошли!

[beck73 8 992]

Лучший друг все стерпит.

[beck73 8 992]

Трогательный рассказ О’Генри о любви к жизни и доброте. По-настоящему осенний.

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!

И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию».

Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси — уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая — из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.

Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за ногу.

Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. И он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.

Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.

— У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, — сказал он, стряхивая ртуть в термометре. — И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?

— Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.

— Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?

— Мужчины? — переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. — Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет.

— Ну, тогда она просто ослабла, — решил доктор. — Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти вместо одного из десяти.

После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая регтайм.

Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.

Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в литературу.

Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке.

— Двенадцать, — произнесла она и немного погодя: — одиннадцать, — а потом: — «десять» и «девять», а потом: — «восемь» и «семь» — почти одновременно.

Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.

— Что там такое, милая? — спросила Сью.

— Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.

— Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.

— Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?

— Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.

— Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно. — Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.

— Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.

— Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси.

— Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.

— Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.

— Постарайся уснуть, — сказала Сью. — Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду.

Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.

Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.

— Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!

— Она очень больна и слаба, — сказала Сью, — и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, — если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка.

— Вот настоящая женщина! — закричал Берман. — Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!

Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.

На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.

— Подними ее, я хочу посмотреть, — шепотом скомандовала Джонси.

Сью устало повиновалась.

И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща — последний! Все еще темно-зеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.

— Это последний, — сказала Джонси. — Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.

— Да бог с тобой! — сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. — Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?

Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.

День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.

Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.

Лист плюща все еще оставался на месте.

Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.

— Я была скверной девчонкой, Сьюди, — сказала Джонси. — Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном... Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.

Часом позже она сказала:

— Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.

Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.

— Шансы равные, — сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. — При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.

На другой день доктор сказал Сью:

— Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход — и больше ничего не нужно.

В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой — вместе с подушкой.

— Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она. — Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

 

[Irisa 1 852]

Небольшие истории из жизни:
"У меня диабет. Два года назад моя мать умерла и я забрал к себе ее кота Кита. Недавно в три часа утра я проснулся от того, что Кит сидел у меня в ногах и мяукал. Я никогда прежде не слышал, чтобы он делал это так громко и настойчиво. Я поднялся, чтобы посмотреть, что случилось, и вдруг почувствовал сильную слабость. Я схватил глюкометр, чтобы узнать уровень глюкозы в крови. Он снизился до 53, в то время как врач сказал мне, что нормальный уровень – это 70-120. Позже в больнице мне сказали, что если бы Кит не разбудил меня, я мог бы уже не проснуться."

"Сегодня я впервые вернулся на работу после года, что я находился в отпуске по инвалидности. На заводе, где я работаю, прогремел взрыв, в результате которого я оглох на оба уха. Мое возвращение стало для меня настоящим праздником. Меня встретили плакатами “Рады видеть тебя!”, ”Добро пожаловать!”, ”Нам тебя не хватало”, а девять моих коллег даже выучили за время моего отсутствия язык жестов, чтобы им было легче общаться со мной и понимать меня".

"Сегодня ровно через десять месяцев после тяжелого инсульта, мой папа впервые встал с инвалидной коляски без посторонней помощи, чтобы станцевать со мной танец отца и невесты".

"Сегодня во время обеда глухонемой ребенок, за которым я ухаживаю 5 дней в неделю последние четыре года, посмотрел на меня и сказал: “Спасибо вам. Я люблю вас.” Это были его первые слова".

"28 лет назад один человек спас мою жизнь, защитив меня от троих негодяев, которые пытались меня изнасиловать. В результате того случая, он получил травму ноги и по сей день ходит с тростью. И я была очень горда, когда сегодня он отложил эту трость, чтобы повести нашу дочь к алтарю

[beck73 8 992]

Пронзительные рассказы из 6 слов.

Однажды Эрнест Хемингуэй поспорил, что сможет написать самый короткий рассказ, способный растрогать любого. Он выиграл спор: «Продаются детские ботиночки. Неношеные» («For sale: baby shoes, never worn»).

С тех пор его опыт не дает покоя: многие пытаются заключить целую историю, способную тронуть, удивить и ошарашить читателя, в 6 слов.

·  Незнакомцы. Друзья. Лучшие друзья. Любовники. Незнакомцы.

·  «Вы ошиблись номером», — ответил знакомый голос.

·  Пассажиры, сейчас с вами говорит не капитан.

·  Я встретил родственную душу. А она — нет.

·  Продаю парашют: никогда не открывался, слегка запятнан.

·  Это наша золотая свадьба. Столик на одного.

·  Сегодня я снова представился своей матери.

·  Путешественник еще подавал сигналы. Земля — нет.

·  Я принес домой розы. Ключи не подошли.

·  Моя мама научила меня бриться.

·  На разбитом ветровом стекле было написано «Молодожены».

·  Наша спальня. Два голоса. Я стучусь.

·  Я спрыгнул. А затем передумал.

·  Мое отражение только что мне подмигнуло.

·  Извини, солдат, мы продаем ботинки парами.

·  Он кормит из бутылочки убийцу своей жены.

·  Воображал себя взрослым. Стал взрослым. Потерял воображение.

·  Хирург спасает пациента. Пациент благодарит бога.

[Irisa 1 852]

В столице Чеченской Республики работает продуктовый магазин с бесплатным хлебом. В обычные дни цены на все продукты здесь – одни из самых низких в Грозном.
Автором идеи "хлебного четверга" является предприниматель Хасейн Дукаев. Дело в том, что именно по четвергам (перед праздничным мусульманским днем – пятницей) в Чечне, Ингушетии и Дагестане принято подавать милостыню неимущим.
Каждому покупателя при входе рассказывают о постоянной акции, при этом бесплатными по четвергам являются все виды хлеба, батонов и лавашей. В основном привилегией пользуются пожилые люди.
По словам директора магазина Адама Махмудова, торговая точка не несет убытков, т.к. к ним приходят не только за хлебом, но и за продуктами.
Это не единственный пример благотворительности в регионе. В Чечне в Ачхой-Мартановском районе уже два года один из местных предпринимателей лично платит хозяину магазина за то, чтобы он бесплатно раздавал хлеб со своих прилавках односельчанам.
В Грозном на самом загруженном маршруте ходит маршрутка, которая бесплатно возит гостей города и тех, у кого нет денег.

[Irisa 1 852]

очень понравилось 

Пароль

Моя коллега забеременела вторым ребенком. В принципе, один взрослый ребенок у нее уже был, карьера шла в гору, да и возраст не молодёжный... В итоге, решила она прервать беременность. Записалась к врачу на прием после работы.
А наш админ в офисе, через какой-то промежуток времени, принудительно менял всем пароли на вход в компьютеры. Обычно менял он их сам вечерком, пользуясь генератором случайных паролей (ну, то есть программа случайным образом подбирала комбинацию букв и цифр, а он затем выбирал более или менее запоминающиеся и распределял по сотрудникам), а под утро ты под клавиатурой находил кусочек бумажки с новым паролем.
Так вот, в тот день, когда моя коллега должна была идти на аборт, под клавиатурой она нашла свой новый пароль на компьютер: “PLZMOMNO“, что расшифровывается, как Please Mom No (Пожалуйста Мама Нет).
Такой знак только слепой не заметит. Она позвонила и отменила прием у врача. Её ребёночку сейчас уже 5-й год. Первое слово ребёночка было "спасибо"